Желтое, зеленое, голубое[Книга 1] - Николай Павлович Задорнов

их там. Зимой олени сами разгребают снег и достают пропитание. Там можно развести десятки тысяч оленей, прокормить наши города. Меня угощали оленятиной жареной, вяленой, оленьей печенкой… Когда мы пришли, то увидели берестяный чум, летнее жилище, в нем живет дочь Никифора. Черноглазая, высокая, похожая на испанку. Всегда с ружьем.

— Ах вот он что там исследовал! — заметил Сапогов.

— Отец говорит, что она не боится ходить ночью по тайге, на что не всякий мужчина осмеливается… Утром солнце выкатилось по камням и застряло на рогах оленя.

— Вы это нарисовали? — сказала Ольга. — Я видела!

— А поодаль стоял другой дикий самец, как каменный. Дочь Никифора сказала мне, что от пришлых из тайги диких оленей родятся самые сильные оленята.

— Так бывает не только в тайге! — заметил Модулин.

— Вам надо выставку о каждой поездке делать, — сказал Вохминцев.

— На обратном пути попали в горелый лес. Травы нет еще до сих пор, хотя горела два года тому назад. Черная хвоя, чистое небо, бледное, и черные, совершенно черные и голые огромные деревья, колоннада, которой нет конца, все страшно и торжественно, как в грандиозном разрушенном древнем храме где-нибудь в Египте. И вдруг — река, а за ней зеленый мир, листва, свежая, голубая хвоя елей, лиственницы, птицы поют, сказочный мир весь в цветах. Болота и кочки в длинной светлой траве, как головы белокурых красавиц…

«Бездельники эти художники и писатели! Белокурых красавиц увидел!» — вырывая черного коня с доски, подумал Тишков и сказал:

— А вы знаете, что там зона вечной мерзлоты под вашими белокурыми красавицами?

— Да, я был на новой станции «Почин», которую вы, Иван Иванович, строили, там под зданиями оттаяла вечная мерзлота, и все они валятся набок, как пьяные, — ответил Раменов.

Раздался оглушительный взрыв хохота.

Тишков выдержал характер. Он слушал и молчал.

— А когда я возвратился, наш город показался мне прекраснее всего, что я видел за эту весну. Рельсы проложены прямо по улицам, разгрузка платформ, грохот бревен по ночам… Я люблю красные бревна лиственниц. Город — самое совершенное… произведение самой природы, часть тайги…

— Вы действительно любите наш город? — спросила Ольга ревниво.

— Он же художник! — сказал Тишков. Он снова сорвал фигуру с шахматной доски.

Петров казался рассеянным, Иван Иванович, не упустив случая, разгромил в шахматы первого секретаря горкома.

Потом, заискивающе улыбнувшись, сказал:

— Владимир Ильич тоже, случалось, в шахматы проигрывал!

Петров позвал Сапогова побродить в чаще трав, там должны быть озерца с рыбой, остров покрывало водой.

Тишков грубо свалил фигуры, сложил и застегнул доску, орлиным взором осмотрелся вокруг.

Георгий и Вохминцев стали прыгать с места в длину. На широком песке удобно.

Вохминцев желт от загара. Ноги упругие, как стальная пружина.

Раменов встал на руки, похлопал ногами в воздухе, перевернулся через спину и опять, ногами вверх, подошел на руках к жене, спросил:

— Почему ты не купаешься?

Нина нагнулась, накрест сложенными руками захватила полы желтенького платья. У нее гибкая нежная шея и чуть желтоватое тело, напоминающее цвет персика.

Георгий прокатился колесом и, рухнув в песок, стал валяться.

— Пошли! — Нина взяла его за руку. Она мягко вошла в воду и, опустившись, уверенно поплыла. Она могла так плыть бесконечно, и Георгий, нырявший вокруг, устал бы неизбежно.

Когда она вместе с Ольгой ушла на катер переодеваться, из чащи трав вышли «бродяги».

— Где ты был, идиот? — сказал Тишков своему управляющему. — Здесь раздевались красивые женщины.

На обратном пути Ольга сидела, обнимая Нину. Мужчины пели.

Ольга была пьяна и от воздуха, и от вина, и от необычайных рассказов Раменова. В них открывался мир, в котором она до сих пор только трудилась, не имея досуга оглядеться. Может быть, когда-нибудь ее дети пойдут в те далекие горы?

Подошел Степан, она взяла его руку и не отпускала до самого города.

С этим ощущением любви, счастья и опьянения она сошла на пристани. Вечереет, лучшее время.

Она, казалось, смотрела на свой новый город поэтическим взором Раменова. Она — инженер. Начала здесь простым землекопом. И училась. Заканчивала заочно. Никогда не думала, что так красивы эти ряды двухэтажных домов из бревен красноватой лиственницы и эти остатки болот со вздымавшимися из них чудовищными корневищами. Чувствовала, но никогда не думала.

Вот и большие каменные дома. А в окнах уж зажигались огни.

С охапкой цветов Ольга вошла в квартиру на четвертом этаже, застекленная дверь открыта на балкон с железными грубыми прутьями, город шумел внизу и жил, тысячи людей возвращались из тайги и с реки, в окнах горели огни в разноцветных абажурах, слышалось радио, музыка.

— Тебя тронули рассказы Георгия? — спросил ее муж.

— Да, а тебя?

Ольга горячо обняла Степана и здесь же на балконе стала целовать его крепкие губы.

ГЛАВА III

Петров прислал в заводоуправление заявку на пропуск. Секретарь парторганизации завода, парторг ЦК — высокий молодой инженер. У него бледное лицо.

Попросил Георгия пройти по заводу, посмотреть цеха, красные уголки и дать совет, как все «оформить».

«Намерение хорошее, — подумал Георгий, входя под торжественно гудящие стеклянные своды. — Ну что я тут смогу сделать? Надо подумать…» Парторг сказал, что можно смотреть все и рисовать все… кроме… «Вы знаете сами…»

Женщины, обе молодые и плечистые, ворочают обломок стального вала. Дальше ворота в соседний цех. Печи. Дальше идет отливка винтов.

«Как и чем я помогу тут?» — нервно думал Георгий.

Грохот металла, тарахтение пневматических молотков. Что-то огромное, некрасиво красное, в грязи и сурике, громоздится под крышу — сразу не поймешь, что борт крейсера. Треск, как будто огромные мотыльки опаляют крылья. Вспыхивает голубое пламя электросварки. Стыдно за себя! Тут действительно современный мир. Пока это так, а через двадцать лет будут строиться танкеры, пассажирские суда. Но как подступиться с кистью к этому величественному современному миру?

По качающимся трапам рабочие сходят куда-то вниз, там, как огромные серые сигары, среди дыма и пыли улеглись в гнездах пола узкие корабли. Собираются и свариваются их корпуса.

— Здравствуйте, Георгий Николаевич! — среди грохота, как из преисподней, появляется молодой человек в очках, с темной шевелюрой. Ему лет двадцать восемь, но выражение лица какое-то детское, губы пухлые.

— А-а! — обрадованно вскрикнул художник, но тут раздался резкий и настойчивый звон, пошел кран, под ним на цепях неслись листы металла. Звон упрямый, словно кто-то там наверху старался обратить на себя внимание. Георгий оказался отделенным от Шестакова. Способный журналист, много ездит по тайге. У Шестакова красивая жена, родом с юга. Что-то он пишет большое — может